Пароль — Родина - Лев Самойлов

Вернувшихся окружили, обнимали, жали руки, наперебой засыпали вопросами. Еще бы, первая разведка в родные места! Каждому хотелось узнать, что слышно дома, как ведут себя немцы, кого удалось повидать из родных или знакомых.

Карасев с Лебедевым вначале старательно отвечали на каждый вопрос, шутили и смеялись вместе со всеми, но вскоре устали.

— Хватит! — решительно сказал Карасев. — Отдохнем, выспимся, тогда продолжим разговор.

— Правильно, — поддержал его Гурьянов, который особенно дотошно расспрашивал обо всем, что касалось его родного Угодского Завода. Комиссар был, конечно, огорчен тем, что не удалось более точно выяснить количество солдат и офицеров фашистского гарнизона, но успокаивал себя тем, что это была лишь первая вылазка, да и та не пропала впустую. Несомненно, что люди генерала Селезнева тоже не сидят сложа руки и в ближайшее время «подбросят» нужные сведения.

— Теперь подзаправьтесь и — спать, — распорядился Гурьянов. — Остальным — выполнять свои обязанности.

Не прошло и часа, как все шестеро разведчиков спали мертвецким сном.

А Таня? Проводив разведчиков, постояв с полчаса возле сарая, девушка вернулась домой. На сердце стало радостнее после того, как она повидалась со своими. И день обещал быть погожим, солнечным. Последние лохматые тучи медленно уплывали с неба.

Берегут, заботятся, сколько раз напоминали об осторожности! И чего боятся? Кругом свои, советские люди. Все, как и она, ждут не дождутся, когда вернется Красная Армия и вышвырнет фашистскую погань с родной земли.

Одна тревожная мысль гложет Таню. Кажется ей, что пока мало пользы приносит она, находясь в подполье. А хочется по-настоящему поработать, по-настоящему помочь. Ведь можно сделать куда больше, чем сейчас. Что-нибудь необыкновенное, героическое…

Комарово — родное село. Здесь она родилась, выросла, босоногой девчушкой по лужам шлепала. Все семьи наперечет знает. Кому же, как не ей, развернуть здесь, в родном селе, большую, кипучую работу подпольщицы! Пусть будет трудно, опасно… Ничего! Она справится, не подведет… А с теми пареньками и девчатами, которых Таня заприметила, преданными, смелыми, горячими, она обязательно поговорит.

Да, нужно подбирать и готовить людей… Об этом ей говорил и Курбатов, когда инструктировал на прощание.

…Ранним утром через село проползли вслед за тягачами семь больших тупорылых пушек. Через час мимо окон прошагала большая группа немецких солдат с автоматами и ручными пулеметами. Таня старательно подсчитала: семьдесят три солдата, два офицера… Вскоре проехал, глухо гудя мотором, большой серо-зеленый автобус, а за ним — четыре грузовика с солдатами. Все это надо запомнить, вовремя сообщить своим.

Днем удалось в три двора подбросить листовки. Пусть люди почитают… Позже на улице Таня остановила Лешу Курчаткина и пригласила заглянуть завтра к ней «на кружку чая». Леша понимающе кивнул головой — значит, придет… На этого парня можно положиться…

Сегодня, как и позавчера, когда совсем стемнеет, она отправится за хворостом на опушку леса и опустит в партизанский «маяк» очередное донесение — и о пушках, и о грузовиках с солдатами, и о листовках, и о Курчаткине. А может быть, и встретится с Герасимовичем — постоянным связным отряда.

С Герасимовичем Таня встречалась уже дважды, и оба раза возвращалась домой помолодевшей, возбужденной, радостно взволнованной. Федор Степанович не только передавал ей приветы от друзей, но и будто приносил с собой из лесу чистый, бодрящий воздух, которым легко было дышать. Невысокий, седоватый, необыкновенно подвижный для своего возраста («Мне уже от сорока и выше», — часто говаривал он), Герасимович умел сердечно улыбаться, добродушно шутить и самые трудные задания выполнять с большой охотой и даже с удовольствием. Добираться до Комарова было нелегко, к тому же у него пошаливало сердце — в свое время намахался топором старый лесоруб. Но, завидев Таню, он легко шагал ей навстречу, крепко пожимал руку, шутил, смеялся, будто пришел на свидание с любимой.

Когда Таня рассказывала все, что нужно было передать командованию партизанского отряда и подпольному райкому, улыбка сбегала с лица Герасимовича, он становился молчаливым и внимательным слушателем и только изредка вздыхал и с силой отшвыривал носком сапога обломки веток и засохшие листья. А на прощанье снова крепко жал руку, снова ободряюще улыбался и шутил:

— Небось скучать по мне будешь?

— Буду, Степан Федорович.

— Смотри, как бы твой муж не накостылял мне шею.

— А у меня еще нет мужа.

— Когда задумаешь сыграть свадьбу, не забудь меня позвать.

— Обязательно!

На второе свидание с Герасимовичем Таня пришла с ребенком на руках.

— Говорила, мужа нет, а наследство уже носишь, — пошутил Герасимович.

— Это сестры моей. Взяла для отвода глаз. Гуляю, мол, с ребенком.

— Хвалю, Танюша!.. И дело делаешь, и к ребенку приучаешься. Пригодится опыт. Жаль, конфетки у меня нет. Постой, кажется, где-то был кусочек сахара.

Он долго рылся в карманах и, когда наконец, нашел потемневший огрызок сахара, от удовольствия даже причмокнул языком.

— Пусть ребенку этому всегда будет сладко!

При воспоминании о Герасимовиче Таня повеселела и взялась за уборку.

Надо о многом посоветоваться с братом. А может, придет Курбатов, придут Герасимович или Александров. А то и Гурьянов. Приходите, родные, я вас надежно укрою, и вы мне советами поможете.

Прошел день, сгустились над селом сумерки, подобрался вечер. И все планы Тани спутались-перепутались.

А все началось с пустяка. Видно, вещее сердце у матери. Долго не отпускала она дочь за водой. Уперлась старая: «Сама принесу!» — да и только. И до колодца-то рукой подать, ста метров не будет, а не пускает.

Но Таня, которую с утра не покидало хорошее настроение, заупрямилась, схватила ведро, тряхнула головой и выскочила из избы.

Не спеша пошла она по знакомой, обычно такой многоголосой, веселой, а нынче безлюдной, словно вымершей, улице села. Где-то вдалеке слышна чужая речь, чужие шаги, чужой смех. Значит, опять пожаловали фашисты…

Таня уже набрала воды из колодца, подняла ведро, чтобы отнести его домой, и вдруг лицом к лицу столкнулась с Александром Вишиным — с Санькой Гнойком. Встреча была настолько неожиданной, настолько внезапной, что девушка не совладала с собой. Презрение, злобу, испуг — все это успел прочесть на лице Тани наблюдательный Санька.

Слишком хорошо знал Гноек Таню. Знал ее неподкупность, прямоту, преданность Родине. Ведь это она не раз вызывала его побеседовать и сурово, нелицеприятно выговаривала ему после получения райкомом его очередного клеветнического заявления.

Это она, Таня Бандулевич, говорила ему, что продолжать жить, так, как он живет, советский человек не имеет права. Каждый раз спрашивала, скоро ли он возьмется за ум, приложит руки к настоящему делу, прекратит писать доносы, кляузы и клеветать на честных людей. Нет, ничего не забыл Санька. Ни разговоров в райкоме, ни собственной трусливой дрожи во время домашнего обыска, ни ненависти к тем, кто искал его, подозревая в краже фотографий, в подготовке темного, грязного предательства.

Злорадное, мстительное чувство вспыхнуло в груди Вишина. Однако Гноек и виду не подал, что удивлен присутствием Бандулевич здесь, на территории, оккупированной немцами. Изобразив на лице заговорщицкую мину, он коротко спросил:

— Не успела?

— Да, — ответила она растерянно. — Застряла.

— Я тоже. А где же теперь все наши граждане — товарищи начальники?

— Какие начальники? — внешне безразлично переспросила Таня.

— Ну, эти самые, как их… Гурьянов, Курбатов… И энкаведешники…

— Откуда же мне знать? Я вот хозяйством занимаюсь, матери помогаю.

— Ага… Ага…

Гноек помолчал, вздохнул, огорченно покачал головой и прошел мимо.

«А может, действительно не успел уехать? — подумала Таня, глядя вслед удалявшемуся Гнойку. — Ведь одно дело ябедник, клеветник, а другое…»

Но сердце тревожно застучало. Пришла беда! Пришла беда!

Что-то надо было делать, что-то предпринять. Но что? Ведь сегодня все равно ничего не успеть. Если Санька предатель, он, наверное, уже следит. Нет, нет, надо ждать.

И приняв это, как уже потом оказалось, ошибочное, роковое решение, Таня, расплескивая воду из ведра, направилась домой.

— Санька Гноек объявился у нас в Комарове, — сказала Таня матери. Сказала будто между прочим, легко, беспечно, мимоходом — не хотела расстраивать старушку. И, сказав об этом, сразу же прошла в соседнюю комнату: ей не хотелось видеть испуганных глаз, слышать беспокойных вопросов матери.

ГОСТЬ ИЗ МОСКВЫ

Люди по-прежнему рвались в бой, жаждали «настоящего дела», а пока были только будни: скученность в землянках, частая смена караулов, постоянная забота о пище и долгие, нескончаемые разговоры о положении на фронте, о семьях, о сырости и холоде, которые стали ощущаться сильнее и сильнее. И ожидание. Что будет завтра, послезавтра?.. Какую борьбу с гитлеровцами сможет вести небольшой партизанский отряд, расположившийся под самым носом у немцев в их ближайшем тылу, неподалеку от переднего края?